– Судя по всему, мне не придется увидеть вирши к Эгерии?

– Нет, это совершенно невозможно. Он обращается ко мне в выражениях, которые вгоняют меня в краску.

И опять готовые вырваться слова пришлось заменять другими:

– Возможно, я согласился бы с большей частью написанного, миссис Преттимен.

Нет, это было невыносимо. Она поглядела на меня с явным изумлением.

– Последняя просьба, мадам. Могу я увидеться с больным?

– Надеюсь, он уснул. Маковая настойка вся вышла, и сон теперь – настоящий подарок. Пожалуй, сейчас мистера Преттимена не стоит беспокоить.

– Я заберусь в каюту тихо, как мышь, и посижу рядом с ним, пока он не проснется.

Миссис Преттимен задумалась.

Я поднажал:

– Поверьте, когда я впервые встретился с вашим супругом, он действительно напомнил мне персонажа грубых политических карикатур. Но мой первый визит к его постели… Ладно, оставим. Воспоминание о том, как я споткнулся о его больную ногу – пусть и став при этом невольной причиной его выздоровления, – это останется со мной на всю жизнь! Я причинил ему столь сильные муки, что он потерял сознание…

– И что из этого?

– Было бы бесчеловечно не поздравить его с наступившей переменой в его состоянии, не выразить сочувствие его временной неподвижностью и не попросить прощения за ту боль, которую я ему невольно причинил.

– Лучше и не скажешь, мистер Тальбот. Вы специально развивали в себе столь блестящие ораторские способности?

Я опешил. Миссис Преттимен начала было говорить о чем-то еще, но тут уж я остановил ее движением ладони.

– Ни слова больше. Дело в том, что по складу моего характера я время от времени выражаюсь подобным образом. Обычно это создает впечатление, что я старше, чем на самом деле.

– Не сомневаюсь. Но это пройдет.

На мгновение я потерял дар речи. Да кто она такая, чтобы меня критиковать? И это женщина, дама, которая вела себя как гулящая особа!

– Я вовсе не желаю, чтобы это «прошло». И все-таки, мадам, могу я посетить больного?

Она безразлично кивнула.

(16)

Выйдя из каюты миссис Преттимен, я, не оглядываясь, затворил за собой дверь и несколько минут задумчиво простоял в покачивающемся коридоре. Я-то собирался держаться благородно и сухо – и вот вам, пожалуйста!

Я вспомнил про бумагу, которую Преттимен вручил мне, думая, что умирает. Теперь, когда он пошел на поправку, наверное, разумнее вернуть ему этот документ. Однако в матросской робе конверт не спрятать – он только помнется, а в открытую нести его не хотелось. А вдруг миссис Преттимен заметит, поинтересуется, что это, и тем самым породит целый ворох сложностей и конфузов. Я вошел к мистеру Преттимену так же тихо, как вышел от его жены – в переборку громко плеснула вода, – и аккуратно прикрыл за собой дверь. Преттимен, как я уже сказал, лежал головой к откидной полке. Я осторожно опустился на парусиновый стул. Опухоль больше не вздымалась горой под одеялом, да и самого одеяла тоже не было. Тело больного покрывали хлопчатобумажная простыня и вязаная шаль. В воздухе не витал запах лекарств. Легкость покровов натолкнула меня на мысль о том, как все изменилось. Вода по-прежнему полощется у наших ног, оседает на стенах и переборках, стекая по ним каплями, и все-таки наступает весна южного полушария! «Коли так дальше и пойдет, то мы снова угодим в полосу штилей», – подумал я.

Мистер Преттимен лежал с закрытыми глазами. Дыхание его было ровным и размеренным. Морщинистое лицо по-прежнему изможденное, но на щеках, там, где раньше теснились тени, появился бледный румянец. Руки покоились поверх простыни, под правой – открытая книга. Я наклонился вперед – полюбопытствовать – и, видимо, чем-то потревожил больного. Голова беспокойно задвигалась на подушке, дыхание сбилось. Я застыл на месте, испугавшись, что снова чем-то навредил ему! Но вот он задышал ровнее, рука соскользнула с книги, открыв страницу, которую я наконец-то смог разглядеть.

– Боже правый! Пиндар [111] !

Преттимен открыл глаза и повернул голову.

– Вы. Юный Тальбот.

– Миссис Преттимен позволила мне посидеть у постели, пока вы не проснетесь, сэр.

– Позволила возиться? Разговаривать? Будить меня?

– Нет, мистер Преттимен! Я случайно!

На его лице мелькнула тень улыбки.

– О том и речь. Ладно, забудем. Вы сказали: Пиндар.

– Да, сэр. Тут, у вас под рукой.

– Когда постоянно лежишь на спине, держать перед собой книгу – настоящая му́ка. Я искал одну цитату, да и задремал. Она где-то в шестой олимпийской оде, начинается так: φύονται δέ καί νέοις έν άνδράσιν πολιαί…

Строчки показались мне очень знакомыми.

– «Неурочной порой приходит седина и к юным…» [112] , только это не в шестой, а в четвертой, в самом конце. Дайте-ка я… Вот тут!

– Так вы знаете!

– Конечно, сэр, все сталкиваются с трудностями. Даже у меня седые волосы найдутся, если хорошенько поискать.

– Я не об этом, юноша! Я о греческом поэте! Вы перечитываете его – почему?

– Наверное, просто нравится, сэр.

– Юношу вашего возраста не назовешь полным болваном, если он читает греков. В этом случае он может быть глуповат – возможно, но не безнадежен.

– Помилуйте, какой же я юноша, мистер Преттимен!

– Но и не зрелый муж! Хватит, не отвечайте. Простите, что не гляжу вам в глаза – все оттого, что я вынужден лежать на спине. Нога, сами понимаете. Боюсь, теперь всю жизнь хромать придется. Как быть – ума не приложу. Может быть, доктора меня и починят. Как считаете, смогу я ездить верхом?

– Не знаю.

– Может быть, дамское седло подойдет. Миссис Преттимен, понятно, поскачет по-мужски – в своих-то брюках! – В груди у него заклокотал хохот, но наружу вырвалась от силы пара смешков. – Представляю себе, как начнут говорить: «А, вот и Преттимены. Только кто из них кто?»

– Я пришел, чтобы поздравить вас, сэр, с выздоровлением, и извиниться за свою роль в этом событии.

Вот теперь он расхохотался – продолжительно и раскатисто, даже слезы из глаз брызнули.

– «Извиниться за свою роль!» Ох, моя нога!

– Понимаю, о чем вы, это и впрямь забавно – во всяком, случае, я счел бы это забавным, не будь эти слова моими. Однако я и впрямь глубоко сожалею о том, что причинил вам такую боль.

– Вы действительно заставили меня помучиться, Тальбот. И все-таки, если б не вы, я до сих пор являл бы жалкое зрелище. Вколотить в себя свою же бедренную кость – это вам не шутки. Итак. Греков вы читаете больше, чем требовали в школе. Ну и латынь, разумеется. Однако ни слова о латыни! Это язык солдафонов. Так почему же греки? Отвечайте!

– Не знаю. Наверное, просто интересно. Или нет… Главк и Диомед…

– Интеллектуальный снобизм? Хочется быть лучше соседа? Относить себя к избранному меньшинству?

– Да, в некотором роде. Но не только, и вам, сэр, это известно!

– Амбиции? Хотите стать епископом?

– Нет, сэр. Пожалуй, я не буду больше досаждать вам, мистер Преттимен. Я хотел лишь извиниться за причиненные страдания. А теперь пора и откланяться.

Боже правый, я выражаюсь прямо как пастор Колли!

Мистер Преттимен раздраженно шевельнул рукой.

– Не уходите!

– Боюсь, я не слишком подходящий собеседник для вас, сэр. И потому…

– Мой дорогой мистер Тальбот – надеюсь, вы не против такого обращения? – если целыми днями лежать и не видеть ничего, кроме белого потолка всего-навсего в восемнадцати дюймах над головой – уж не знаю, как зовут его моряки…

– Моряк сказал бы «подволок», сэр. Что ж, я рад, что вы находите меня чуть более увлекательным, чем выбеленная доска!

– Ваши суждения мне очень любопытны. Какие-то из них мне пересказали, какие-то, сознаюсь, я услышал сам, благодаря тому, что вы привыкли разговаривать звучным, можно даже сказать, властным голосом.

– Если я правильно вас…